Антонио НЕГРИ

« Наступает ли кончина государства-нации?»

    Две базовые идеи лежат в основе книги «Империя», которую я написал совместно с Майклом Хардтом в промежуток между войнами в Персидском заливе и в Косово. Первая заключается в том, что не может быть глобального рынка (того, о котором говорят после падения Берлинской стены, то есть выступающего не только в качестве примера для подражания в области макроэкономики, но и в качестве политической категории) без соответствующей формы юридического правопорядка и что таковой правовой порядок не может существовать без власти, которая гарантировала бы его дееспособность, действенность, эффективность. Вторая мысль заключается в том, что правовой порядок глобального рынка (который мы называем «имперским») обозначает не просто новое лицо верховной власти, на построение которой он направлен: он отмечает также появление новых жизнеспособных сил неподчинения в производственной сфере и в области классовой борьбы.

    Надо быть сумасшедшим, чтобы отрицать существование в настоящий момент глобального рынка. Достаточно пройтись по сайтам Интернета, чтобы убедиться в наличии глобального измерения рынка, каковое являет собою не только единичный опыт, порожденный экономическим сознанием, или же горизонт, открывшийся после долгих блужданий воображения (как поведал нам Фернанд Бродель по поводу окончания эпохи Возрождения), а вполне реально существующую ныне организацию. Более того, новый порядок.

    С политической точки зрения всемирный рынок объединяется вокруг того, что во все времена представлялось в виде признаков суверенитета: полномочий в военной области, в сфере кредитно-финансовой, информационной, культурной и даже языковой политики. Полномочия в военной области обеспечиваются обладанием одной-единственной властью всего арсенала вооружений, вплоть до ядерного; полномочия в сфере кредитно-финансовой политики – существованием одной господствующей денежной единицы, которой подчинен весь мир финансов во всём его разнообразии; полномочия в информационно-культурной сфере выражаются через победное шествие единообразной модели культуры и даже, со временем, единого всеобщего языка. Эта конструкция наднациональна, всемирна, тотальна. Мы назвали её «Империей».

    Здесь необходимо ещё установить различие между описываемой нами «имперской» формой правления и тем, что веками называлось «империализмом». Под «империализмом» мы понимаем экспансию того или иного государства-нации за пределы своих границ, создание колониальных отношений (зачастую скрываемых за ширмой модернизации) в ущерб народам, прежде чуждым евроцентристским процессам капиталистической цивилизации. Мы также понимаем под этим агрессивность, проявляемую сильными нациями в отношении наций бедных в государственной, военной, экономической, культурной и даже расовой областях.

    На нынешней же фазе «имперского» развития мира империализма в выше описанном понимании больше нет. Если он ещё и сохраняется, то лишь как явление, в рамках которого его ценности и полномочия переходят на уровень «Империи». Точно также нет более и государства-нации. Оно теряет три существеннейших характерных признака суверенитета: полномочия в области обороны, политики и культуры, которые поглощаются и заменяются центральной властью «Империи». Таким образом, исчезает или же ослабевает подчинение бывших колониальных стран империалистическим государствам-нациям. То же относится и к империалистической иерархии континентов и наций: всё реорганизуется под единый линейный горизонт новой «Империи».

    Почему нужно называть Империей (настаивая на новизне юридической формулировки, которую предполагает этот термин) то, что можно было бы просто рассматривать как американский империализм в эпоху, последовавшую за падением Берлинской стены? На этот вопрос наш ответ прост: вопреки утверждениям некоторых приверженцев национализма «Империя» эта не американская. Кстати, за всю свою историю США были в значительно меньшей степени империалистами, нежели англичане, французы, русские или же голландцы. Нет, «Империя» эта просто капиталистическая, это порядок «коллективного капитала», то есть той силы, которая победила в гражданской войне ХХ века. Бороться с «Империей» во имя государства-нации – значит проявлять полнейшее непонимание реалий наднационального управления, его имперского облика и классовой природы: такая борьба относится к области мистификации. В «Империи», созданной коллективным капиталом, участвуют как представители американского капитала, так и их европейские коллеги, а также те, кто сколачивает своё состояние на коррупции в России, наряду с капиталистами арабского мира, Азии или Африки, которые могут позволить себе направить своих детей на учебу в Гарвард и помещать деньги на Уолл-Стрит. Конечно, руководство Соединенных Штатов не отказалось бы взять на себя ответственность за имперское правление. Тем не менее мы с Майклом Хардтом полагаем, что такое утверждение нуждается в уточнении. Отныне образование элиты американского общества само уже в значительной степени зависит от многонациональной структуры власти. «Монархическая» власть американского президентского строя подвержена влиянию «аристократической» власти крупных финансовых и производственных транснациональных корпораций. Одновременно она должна учитывать давление, оказываемое бедными нациями и организациями трудящихся с их ораторскими функциями, то есть считаться с «демократической» властью представителей эксплуатируемых слоев населения и лишенцев.

    В результате снова становится актуальным определение имперской власти по Полибию, которое обеспечит экспансию конституции США, позволяющую ей развить во всемирном масштабе многообразие управленческих функций и вовлечь в свою собственную динамику процесс построения всемирного общест­венного пространства. Знаменитый «конец истории» как раз и состоит в достижении этого равновесия между королевскими, аристократическими и демократическими полномочиями, установленными в конституции США и имперски распространенными на всемирный рынок.

    В действительности добрая доля претензий на господство со стороны «Империи» полностью иллюзорна. Тем не менее это не мешает ее правовому, политическому и суверенному порядку быть, возможно, куда более эффективным и, конечно же, более тоталитарным по сравнению со всеми предшествовавшими формами правления, так как он постепенно укореняется во всех регионах мира, используя экономико-финансовую унификацию мира в качестве властного инструмента имперского строя. Более того, он усиливает свой контроль за всеми сторонами жизни. И поэтому мы настаиваем на новом, «биополитическом» качестве имперской власти, появившемся вместе с характеризующим его явлением, а именно с переходом от организации труда по Форду к постфордистской организации, переходом от промышленного способа производства к более обширным формам создания прибавочной стоимости (и эксплуатации) – формам социальным и нематериальным, к формам, охватывающим жизнь в ее интеллектуальных и эмоциональных проявлениях, во времени воспроизводства, миграционных потоках обездоленных, кочующих по континентам планеты… «Империя» строит биополитический порядок, так как сам процесс производства стал биополитическим. Иными словами, в то время как государство-нация пользуется дисциплинарным инструментарием для осуществления своих властных полномочий и обеспечения процессов достижения согласия, строя таким образом соответствующие социально-производственную и гражданскую модели общества, «Империя» развивает инструменты контроля, пронизывающие все стороны жизни и перестраивающие их согласно производственным и гражданским схемам, соответствующим тоталитарным способам воздействия на человеческую деятельность, на окружающую среду, социальные отношения, область культуры и т. д.

    И если отрыв производства от той или иной конкретной территории побуждает общество к большей мобильности и гибкости, то одновременно это явление усиливает пирамидальное построение власти и глобальный характер контроля за деятельностью общества, затрагиваемого данным процессом. Таковой представляется отныне необратимым, не зависимо от того, идет ли речь о переходе наций в «Империю», о перемещении созданных богатств от предприятий к обществу и от труда к владению информацией, или же об эволюции способов правления от дисциплинарных к контролирующим.

    Каковы причины такого перехода? С нашей точки зрения, они являются результатом борьбы рабочего класса, пролетариев стран третьего мира и освободительных движений, охвативших бывший мир реального социализма. Таков марксов подход: борьба порождает развитие, пролетарское движение творит историю. Так, борьба трудящихся против тейлоризма ускорила научно-техническую революцию, приведшую в дальнейшем к социализации и информатизации производства. Точно таким же образом неодолимый напор рабочей силы в постколониальных странах Азии и Африки породил одновременно резкий скачок производительности и рост народных движений, пошатнувших жесткость национальных рамок рынков труда. И, наконец, в так называемых социалистических странах стремление к свободе со стороны новой технической и прочей интеллигенции разбило обветшавшую социалистическую дисциплину и разрушило таким образом искусственный сталинский перекос всемирного рынка.

    Построение «Империи» представляет собою реакцию капитализма на кризис старых систем, дисциплинировавших рабочую силу во всемирном масштабе. Оно открывает этим новый этап борьбы эксплуатируемых против власти капитала. Государство-нация, сковывавшее классовую борьбу, агонизирует точно так же, как до него канули в Лету государство колониальное и государство империалистическое. Приписывать рабоче-пролетарскому классовому движению такое изменение парадигмы власти капиталистов – все равно что утверждать, будто бы люди приближаются к своему освобождению от капиталистического способа производства. И дистанцироваться от тех, кто льет крокодиловы слезы над кончиной корпоративных соглашений между соци­ализмом и национальным профсоюзным движением, как и от тех, кто оплакивает старое, доброе, но уже прошедшее время, но­стальгически тоскуя по социальному реформизму, проникнутому озлоблением эксплуатируемых и ревностью, зачастую тлеющей под утопией. Нет, мы все находимся внутри всемирного рынка. И мы пытаемся стать выразителями разума, мечтавшего о том, чтобы когда-нибудь объединить эксплуатируемые классы в коммунистический Интернационал, так как мы видим в этом рождение новых сил.

    Может ли такая борьба стать достаточно массовой и действенной, чтобы дестабилизировать или даже изменить структуру сложной организации «Империи»? Подобное предположение вызывает у разношерстных «реалистов» иронию: система же так сильна! Но с точки зрения критической теории в разумной утопии нет ничего необычного. Кроме того, нет другого рода альтернативы, так как все мы являемся объектами эксплуатации и управления в рамках именно этой «Империи», а не где бы то ни было ещё. Последняя представляет собой нынешнюю организацию капитализма в самый разгар его перестройки после века пролетарской борьбы, не имеющей аналогов в истории человечества. Таким образом, наша книга предполагает наличие определенной устремленности к коммунизму.

    Центральная тема, возникающая в результате всего этого анализа, сводится в действительности к одному-единственному вопросу: каким образом может вспыхнуть в «Империи» гражданская война масс против капитала? Первый опыт борьбы, ведущейся как явно, так и подпольно на этом новом поле власти, дает нам три важных указания. Кроме гарантированной зарплаты, в ходе такой борьбы выдвигается требование обеспечить ­новые формы выражения демократии в контроле над политическими условиями воспроизводства жизни. В этой борьбе развиваются движения населения, выходящие за национальные рамки, стремящиеся к отмене границ и к установлению универсального гражданства. Она мобилизует отдельные личности и коллективные образования, которые пытаются вернуть в свою собственность богатства, произведенные с помощью средств производства, ставших под воздействием постоянной научно-технической революции собственностью субъектов, более того – настоящими протезами их мозга. Большинство этих идей зародилось во время демонстраций в Париже в 1995 г. в «Парижской коммуне под снегом», боровшейся за нечто значительно более важное, чем просто сохранение общественного транспорта, а именно: за ниспровергающее самоосознание граждан больших городов. Несколько лет отделяет нас от этого эксперимента. Тем не менее повсюду, где шла борьба с «Империей», она везде высвечивала явление, появлению которого она же в значительной степени и способствовала, – новое осознание того, что общее благо имеет решающее значение как в обычной жизни, так и на производстве, во всяком случае, значительно большее, чем «частное» или «национальное» начало, если использовать устаревшую терминологию. Лишь «всеобщее» начало восстает против «Империи».